За окном стемнело. Очень быстро набежали тучи, и начался сильный и беспощадный дождь.
– Витебск. Подъезжаем к Витебску. У кого билеты до Витебска? – громко произнёс свою тираду беспокойный проводник.
Дождь никак не хотел униматься и, кажется, только набирал силу. Вот также в конце восьмидесятых годов я приезжал с сольным авторским концертом в Витебск. Меня тогда сопровождала работница Центрального правления Белорусского общества инвалидов Надежда Ивановна Каленкевич. До общества инвалидов Надежда Ивановна работала на Минском комбинате надомного труда, том самом, где до девяносто четвёртого года трудилась моя жена, Зося. Мы с Надеждой Ивановной уезжали из Минска ночным поездом и прибыли в Витебск в шесть часов утра. Был такой же страшный ливень. В Витебске имеется жуткий пешеходный мост через железнодорожные пути. Жуткий он из-за того, что насчитывает примерно пять-шесть лестничных пролётов вверх и, соответственно, столько же вниз. Поэтому, преодолевая его, очень часто устают даже здоровые люди и, разумеется, проклинают его. Мне кажется, что уже давным-давно можно было бы построить неглубокий подземный переход под путями. Тем более что Витебск стал столицей широко известного международного песенного конкурса. Чем думают, местные власти и о чём они думают? Не знаю. Мне тогда было неловко, что меня сопровождает женшина-инвалид. Надежда Ивановна сильно хромала на одну ногу. Тем не менее мы преодолели этот ужасный мост-переход и оказались на привокзальной площади. Здесь нас встречал «Москвич».За рулем сидел инвалид-мужчина, которого звали Валера. Вот так в город Витебск прибыл бард-инвалид в сопровождении женщины-инвалида, инструктора отдела организационно-массовой работы Центрального правления Белорусского общества инвалидов. И этих двух инвалидов встречал третий инвалид. В конце восьмидесятых годов инвалиды Белоруссии как-то очень тесно сблизились друг с другом, словно предчувствуя революционную ситуацию. И такая ситуация настала – восьмого июля тысяча девятьсот восемьдесят восьмого года состоялась учредительная конференция по созданию Белорусского общества инвалидов. Валера повёз нас с Надеждой Ивановной к себе домой.
Нас ждали и уже встречали. В этот день у дочки Валеры был день рождения, и я подарил ей книжку «Возьмёмся за руки, друзья!» Ту самую книжку, которую я использовал в работе над сценарием дня авторской песни, проходившем в сентябре девяносто первого года на ВДНХ БССР.
В то время у меня было совсем мало знакомых в городе Витебске. Это обстоятельство, тем не менее, вовсе не отпугнуло меня от запланированного авторского сольного концерта. Я пел в клубе или Доме культуры железнодорожников. Это помещение, кажется, безвозмездно было предоставлено Витебскому городскому обществу инвалидов, которое в то время возглавляла Валентина Владимировна Королькова. Как проходил мой концерт уже и не помню – так давно это было. Только помню, что зрителей было катастрофически мало. Но раз уж приехал, надо было петь. После концерта снова поехали к Валере, благо до поезда оставалось три или четыре часа.
И вот сейчас, спустя почти десять лет, в Витебске снова идёт дождь и снова предстоит взбираться по этому жуткому мосту вверх, а потом спускаться вниз.
Как только мы вошли в квартиру Славы Савинова, мне показалось, что все её обитатели жутко испугались такого «нашествия полчища саранчи». А как иначе можно воспринять появление в небольшой двухкомнатной квартире трёх человек, трёх гитар, двух огромных рюкзаков и небольшого (моего) чемодана?
Утром следующего дня в квартире Славы появилось семейство Литусёвых: Саша, Инна и их дочь Света. Саша Литусёв работал в поликлинике врачом-невропатологом. Ещё он писал очень неплохие стихи и однажды, будучи в Минске, подарил мне свой сборник стихов. В этом сборнике есть одно стихотворение, которое Славик Савинов положил на музыку. Получилась замечательная песня. Эту песню Слава часто исполнял в концертах, по просьбе друзей и по собственной инициативе. Аня Панкратова использовала лишнюю возможность проконсультироваться с Сашей Литусёвым относительно какой-то своей болячки. Я же решил показать семье Литусёвых свои песни в большем объёме и заодно напомнить их ещё раз Славику. Кажется, мне это удалось, хотя конкуренция в лице Ани Панкратовой и Вити Куликовского была приличная. Дурачок, я тогда до конца не понимал, как же на самом деле относится ко мне Слава Савинов. А я полюбил его, разумеется, по-товарищески, как-то сразу, с первого взгляда, с первой ноты. Дочке Литусёвых, Свете, очень понравилась моя песня «Отражение». Я так до конца и не понимаю – что я хотел сказать этой песней? Нет, я понимаю что, и на кого я конкретно намекал и о чём намекал. Но опять же отношу эту песню к категории странных, может быть, и непонятных. Хотя опять же с точки зрения режиссуры, всё здесь выстроено безупречно. Впрочем, вот текст этой песни:
О! Разбитое пыльное зеркало!
Ты минувших времён река.
Отраженье моё померкло –
Здесь владения паука.
Не того, кто для нас предвестник
Писем, сплетен и телеграмм.
Территорию занял кудесник,
Сотворивший диковинный храм.
Соткан храм из окружностей, линий,
Без проектов построен и схем.
Век паучий, наверное, длинный,
Если с жертвами нет проблем.
Как беспомощная старуха,
Перепутавшая века,
В тонких нитях застряла муха,
Не осилить ей этот капкан,
Не уйти от интриг паучьих,
Не спастись от смертельного яда…
Оказалась, увы, невезучей.
Вот тебе, безмятежной, награда.
На планете духовной разрухи
И в конце и в начале веков
Попадать будут слабые мухи
В храмы подлых и злых пауков.
О! Разбитое пыльное зеркало!
Деревянно-стеклянный склеп.
Отраженье моё померкло,
Нет, наверное, я ослеп…
Я отлично помню, чем и на кого я намекал, но пусть эта тайна умрёт вместе со мной.
Чтобы хоть как-то оправдать поездку в Санкт-Петербург, решили выписать мне то ли диплом, то ли грамоту с благодарным текстом. Нет, этот документ не задумывался, как награда за какое-то призовое место. Это была, скорее, благодарность за участие и за вносимый творческий вклад в развитие и популяризацию жанра авторской песни. Сказано-сделано! Купили в магазине канцелярских товаров красивую почётную грамоту и снабдили её соответствующим нужным текстом. Свои подписи в грамоте поставили все без исключения. Был ли это обман, очковтирательство? Нет. Уверен, что нет. Скорее всего, это была добрая игра, направленная, прежде всего, на самоутешение, а уж потом на то, чтобы порадовать моим успехом Зосю, директора «Инвацентра» Аллу Николаевну Некрасову-Подлипалину, приятелей и знакомых. Для Аллы Николаевны эта грамота, пожалуй, играла роль оправдательного документа – должны же были быть оправданы израсходованные на поездку деньги.
Моя Зося приняла условия этой игры и не стала глобально вникать во все тонкости и перипетии фестиваля «Петербургский аккорд – 98». Она только спросила:
– А почему грамота без круглой печати?
– Забыли поставить, а возвращаться не хотелось, – тут же нашёлся я.
– Скажи, ты не жалеешь о том, что съездил?
– Нет, не жалею.
– А это самое главное.
Хоть это и была игра, условия которой Зося безоговорочно приняла, мне было стыдно за эту маленькую ложь. Ведь люди, рождённые в год Лошади, согласно гороскопу, являют собой образец честности. Но из всякого правила бывают исключения, иначе это не очень хорошее правило.
Я вернулся в Минск ранним утром в сопровождении Вити Куликовского. Аня Панкратова осталась в Витебске ещё на пару дней. Витя довёл меня до стоянки такси, что на привокзальной площади Минска, помог сесть в автомобиль, и я радовался тому, что наконец-то вернулся в город, ставший мне уже родным.
Глава тринадцатая
Николай Семёнович Свечников был уже четвёртым по счёту председателем городского общества инвалидов Минска. До него этот пост занимали Владимир Петрович Потапенко, Александр Андреевич Петренко, Игорь Васильевич Курганович.
Минское городское правление БелОИ занимало всё правое крыло или часть здания, расположенного на улице Калинина. Правление находилось на первом этаже.
Мне о Николае Семёновиче Свечникове ничего не было известно. Я вообще не знаю, как и когда он появился в Белорусском обществе инвалидов. А вот, поди ж ты, – стал городским председателем. Особой роли это не играло, так как я ладил со всеми руководителями БелОИ или, в крайнем случае, очень редко с ними общался или имел какие-то дела.
Николай Семёнович Свечников окончил Белорусский государственный университет, механико-математический факультет. Он женат и имеет дочь и сына Колю. Коля очень приятный парень и, кажется, пошёл по стопам отца. Об этом я могу судить по тому, что он тоже учится на механико-математическом факультете БГУ. Коля всегда готов помочь тем, кому приходится нелегко в этой жизни – в частности инвалидам. Но сейчас это не имеет особого значения, поскольку речь в большей степени идёт о Коле старшем, то есть об отце.
В конце апреля тысяча девятьсот девяносто восьмого года председатель Минского городского общества инвалидов Николай Семёнович Свечников получил приглашение в Москву на празднование десятилетия Московского городского общества инвалидов и Международный фестиваль творчества инвалидов, кажется, третий по счёту. Приглашение было на две персоны. Его прислала заместитель председателя Московского городского общества инвалидов Надежда Валентиновна Лобанова, но я до поры до времени об этом не знал.
Надежда Валентиновна вместе со мной училась в Московской специальной школе-интернате № 31. Она была моложе меня на два класса и училась вместе с моей первой любовью Таней Ивентьевой. Также как я, Таня Ивентьева и множество других ребят, она перенесла целый ряд различных операций на ногах, целью которых было улучшение работы опороно-двигательного аппарата. Улучшения, разумеется, не произошло – делать не умеют, и Надежда по-прежнему передвигалась при помощи костылей. Иногда, когда очень сильно уставала, пересаживалась в кресло-коляску, чтобы хоть немного передохнуть.
Надя была из неполной семьи. Такие семьи, как я уже рассказывал раньше, в нашей школе-интернате считались неблагополучными, и поэтому она входила в состав воскресной группы. Отношения у нас сложились нормальные, можно сказать, даже тёплые; просто я в силу тех или иных причин, довольно редко с ней общался, как в школе, так и вне школы. Один или два раза Надя вместе с Таней Ивентьевой приезжала ко мне в гости, в мой легендарный барак. Вот, пожалуй, и всё, что я могу вспомнить из нашего с Надей детского общения.
Председателем Московского городского общества инвалидов в тысяча девятьсот девяносто восьмом году был Николай Бенедиктович Чигаренцев. Надо сказать, что он, как председатель, много сделал для инвалидов-москвичей. Его постоянной спутницей, соратницей и помощницей являлась Надежда Валентиновна Лобанова. Внешне Надю можно сравнить разве что с певицей Надеждой Бабкиной – так много жизнелюбия и задора исходит от неё. У Нади Лобановой доброе круглое лицо. Волосы постоянно зачёсаны назад. В узком кругу работников аппарата Московского городского правления общества инвалидов, за глаза, её называют «Боярыня». Что ж, по-моему, прозвище очень солидное и достойное.
Николай Семёнович, с его же слов, долго колебался, выбирая кандидатуру напарника для поездки в Москву. Сначала он хотел взять Бачковского Бориса Исааковича – победителя чемпионата мира по танцам на колясках, проходившего в Японии. Но потом передумал и решил всё-таки взять меня.
А я ещё не успел отдышаться и толком прийти в себя от поездки в Санкт-Петербург, как зазвонил телефон:
– Владимир Николаевич? – послышалось на другом конце провода.
– Да, это я.
– Николай Семёнович говорит. Слушай, тут есть приглашение в Москву на четыре дня. Ты не хочешь со мной съездить?
– Николай Семёнович, я должен подумать. Сколько Вы даёте мне времени на размышление?
– Завтра ты должен дать ответ, – прозвучало в трубке.
Лукавил ли я тогда? Может быть, набивал себе цену? Всё-таки, как не крути, а к тому времени имелось достаточно регалий. Да нет, не лукавил. Просто мне хотелось, чтобы и Зося поехала в Москву. С Зосей как-то надёжней в плане сервиса, в плане решения бытовых проблем – ведь поездка на несколько дней. Но та же Зося, узнав, кто звонил и по какому поводу, сказала:
– Конечно, езжай и даже не раздумывай!
На железнодорожный вокзал нас отвёз Геннадий Петрович – легендарный водитель-ветеран Белорусского общества инвалидов. Его в своё время случайно нашёл Анатолий Александрович и пригласил на работу в общество инвалидов. А произошло это примерно году в восемьдесят девятом. С тех самых пор Геннадий Петрович везде и всюду, тесно и неизменно вместе с нами. Геннадий Петрович переехал жить в Минск из Смоленска, а Смоленск находится в трёхстах пятидесяти километрах от Москвы. А что такое для необъятной и многокилометровой России триста пятьдесят километров? Ничто. Поэтому я считаю Гену своим земляком. Ничто его не берёт с годами, разве только седины прибавилось, а так такой же худой, поджарый, взгляд сосредоточенный. До БелОИ Геннадий Петрович работал таксистом, так что автомобиль он знает. Вот с ним я никогда и никуда не боялся ездить. Мне близок стиль его вождения автомобиля: мягкий, спокойный, неторопливый и рассудительный. Ведь сейчас эти молодые ездят чёрт знает как – то подрежут, то перестроятся из самого крайнего левого ряда, в самый крайний правый, чтобы повернуть, то резко затормозят прямо перед носом, то болтают по своему мобильному телефону и ничего уже вокруг себя не видят. Короче говоря, в последнее время слишком много за рулём автомобилей, в основном – иностранных марок, уродов и отморозков. Именно поэтому ездить по городу следует с трёхкратно повышенной осторожностью, что я и делаю. Видимо такого же мнения придерживается и Геннадий Петрович – настолько аккуратно ведёт он чёрную «Волгу», в которой сидим мы с Николаем Семёновичем.
Поезд приближался к Москве, и с каждым новым километром я испытывал всё большее волнение. Предстояла встреча с городом, в котором родился, вырос, трудился и прожил тридцать один год. Как это всё-таки много – тридцать один год. Последний раз до этого дня я приезжал в Москву в тысяча девятьсот восемьдесят девятом году. Это было в один из летних месяцев. Билетов на Москву достать было невозможно, поэтому я обратился в производственный отдел Центрального правления Белорусского общества инвалидов. Тогда этот отдел возглавлял Станислав Антонович Вербицкий. К нему-то я обратился за помощью. И он помог. Правда, билеты оказались в нулевой вагон и из-за этого мы с Зосей чуть не опоздали на поезд, так как думали, что нулевой вагон находится в голове состава, а он оказался в хвосте. В тот наш приезд мы остановились в доме у Евгения Сергеевича Ильина – моего одноклассника, чем очень его обрадовали. Наконец-то Зосе представилась редкая и уникальная возможность получше познакомиться с семьёй моего ближайшего друга. К тому времени семья Ильиных пополнилась ещё одним членом – племянником Сашей. Дома у Сергеевича почти не сидели – постоянно были в каких-то разъездах. То на Пироговском водохранилище, в Бибирево, у Жени Васильева, того самого, который записывал на магнитофон всё и всех подряд. Или ездили в Кунцево к Николаю Николаевичу Титову, которому большинство воспитанников санатория Министерства обороны обязаны тем, что у них имеется множество фотографий Евпаторийского периода. Бывали в Кузьминках у Ларисы Ряпловой, где она снимала очередную квартиру, а также на улице Гиляровского у Оли Реутт в её новой трёхкомнатной квартире. В общем, дни в Москве, что называется, были расписаны по минутам. Я захватил с собой фотоаппарат и снимал все встречи с друзьями на слайды. И правильно делал! Правда, сейчас у меня пока нет технической возможности все эти слайды пересмотреть, но если понадобится, то всегда смогу найти диапроектор, чтобы это сделать. Самым интересным было то, что рядом с Олей Реутт, там же на улице Гиляровского, жила Мордовская Нина. Я был приятно удивлён, что Оля часто и тесно общается с Ниной. Нина училась вместе со мной в параллельном классе. Она была симпатичная узбечка. Мы никогда не ругались и уж, конечно, не ссорились. Нина, также как и я, входила в состав воскресной группы, то есть группы детей из неблагополучных семей. Относительно родителей Нины, я помню, что она росла без отца и без матери. Оля Реутт при нас с Зосей пару раз созванивалась с Ниной, чтобы договориться о встрече, но встреча так и не состоялась. Жаль, конечно!
С тех пор прошло девять лет. И вот теперь я подъезжаю к Москве в ином составе и в ином качестве. За плечами небольшой мешочек с успехами. Уже имею какое-никакое имя, известность и совсем чуть-чуть популярности. Везу с собой авторскую кассету, с которой можно делать копии и таким образом популяризировать песни Владимира Варшанина в городе Москве, его родном городе. Но песни эти заинтересовали совсем немногих.
Вот проехали станцию Полушкино. Это совсем недалеко от Москвы, километров семьдесят. Здесь находится филиал детской больницы имени Шумской, что в Москве, кажется, на улице Большая Полянка. В этом филиале я лежал какое-то время, и приезжала мать, и привозила перьевую ручку и чернила, и почему-то всё время плакала. Я не обращал внимания на её слезы – был очень сильно увлечён ручкой и чернилами. Я тогда не понимал, что надо было дорожить каждым визитом матери. А что я вообще мог тогда понимать и ценить, в девять-то лет? Однако когда мать уходила, сразу становилось одиноко и пусто. Почему же так происходило? Это становилось пусто на душе оттого, что исчезал самый дорогой и близкий на свете человек. Тогда я этого, конечно, не понимал. Понял только после того, как мамы не стало.
В самой же больнице имени Шумской я появился один или два раза, когда навещал Виктора Васильевича Кирюхина, того, который был моим одноклассником и играл вместе со мной в ансамбле «Атланты» на ритм-гитаре. Помню, когда увидел Витю, поразился тому, как он измучен и измождён. Он пытался улыбаться мне, но у него это получалось как выдавливание улыбки. Я подбадривал его и говорил, что скоро его мучения кончатся. Да, как же долго и много нас, хромых детей, мучили, экспериментируя ради и для науки. Не знаю, как прошли эксперименты, но положительных результатов, мягко говоря, оказалось слишком мало.
Вот проехали город Одинцово.
– Ну, это уже практически Москва! – радостно воскликнул я.
Почему-то засела уверенность, что кроме меня никто в вагоне не знает, какие ещё остановки осталось проехать.
Проезжая станцию Кунцево, обратился к Николаю Семёновичу Свечникову:
– А вот в этом районе я жил последнее время. Это Крылатское! Правда, вам ничего не видно, – сказал я с некоторым сожалением.
И действительно, трудно было что-либо разглядеть. За окнами красовался состав товарного поезда, который закрыл всю панораму и весь за оконный пейзаж.
Мы прибыли в восемь часов утра на Белорусский вокзал. От нашего вагона до входа в здание вокзала было довольно далеко, настолько далеко, что я прищурился, вглядываясь вдаль.
– Как в Санкт-Петербурге – бесконечная платформа, – подумал я с сожалением.
Но напрасно я переживал. Через минуту к нам с Николаем Семёновичем подскочили двое мужчин. Один из них вёз перед собой кресло-коляску.
– Как замечательно, что вы прикатили коляску! – не сдержал я своего восторга.
Меня везли по перрону Белорусского вокзала с гитарой в руках, как короля, как популярного артиста. Если можно соединить понятия «популярный артист» и «кресло-коляска».
В Москве стояла солнечная погода. Наш автобус «ПАЗ» ехал на Ленинский проспект, где находилась гостиница «Салют». Если говорить более точно, то эта гостиница находится на слиянии Ленинского проспекта и проспекта Вернадского. Первое, что меня поразило, это автобус «ПАЗ», в котором имелось подъёмное устройство для инвалидов. Я увидел это устройство впервые в жизни. Оно предназначалось для того, чтобы инвалид-колясочник мог заехать на небольшую площадку, и его вместе с коляской подняли бы в салон автобуса. В этот день за рулём автобуса был очень приветливый мужчина, которого звали Лёня, Леонид Григорьевич. Поскольку он был моложе меня на несколько лет, я быстро понял, что могу называть его Лёня. Позднее я буду ласково называть его Лёнчик. Мы подъехали к главному входу в гостиницу «Салют» и встали рядом с автомобилем «Volvo», у которого на заднем стекле был установлен знак «За рулём инвалид» или «Автомобиль оборудован ручным управлением». Возле автомобиля крутился какой-то, до боли знакомый, мужчина. Мужчина посмотрел в сторону нашего автобуса и слегка прищурился, словно что-то пристально рассматривал.
– Андрос! Саша Андросов! – воскликнул я.
– Вовка, з-з-здорово! Ты к-к-как здесь? – спросил мужчина.
Это был действительно Александр Иванович Андросов, мой одноклассник, теперь уже бывший муж Кати Рязанцевой. Той самой Кати, которая приехала на нашу с Зосей свадьбу вместо наказанного мной Саши Андросова, который скабрезно пошутил. Мы крепко обнялись с Сашей, а затем вошли в здание гостиницы «Салют». В холле гостиницы меня ждал ещё один сюрприз, который по своему значению в несколько раз превосходил встречу с одноклассником Сашей Андросовым. Возле стойки администратора или, как сейчас принято говорить, «ресэпшен» стояла Надежда Валентиновна Лобанова – заместитель председателя общества инвалидов города Москвы. Надя смотрелась очень гордо и независимо. По ней было нетрудно определить, что это какой-то руководящий работник. Надя была в длинном платье и стояла, опершись на два костыля. На голове у неё была гладкая причёска, волосы зачёсаны назад. Надя приветливо улыбнулась мне и протянула вперёд руки для ожидаемых дружеских объятий. От такого наплыва сюрпризов я сильно растерялся и не способен был промолвить ни единого слова. Кто-то что-то спрашивал, но я ничего не воспринимал – так овладело мной впечатление от встречи. Но и меня можно было понять. Я не видел своих школьных товарищей более тридцати лет. В такие моменты хочется много и обо всём рассказать, а в итоге начинаешь сбиваться и путаться, так как мысли всё время пытаются обогнать одна другую. В итоге меня никто толком так и не понял. Почувствовав это, я сказал:
– Потом… Потом всё расскажу в более спокойной и непринуждённой обстановке.
Заселение в гостиницу «Салют» благополучно закончилось, и мы отправились на ВДНХ СССР, теперь это, кажется, называется ВВЦ (Всероссийский выставочный центр). Мы ехали всё в том же автобусе «ПАЗ». Нас было только четверо: Надежда Валентиновна, молодая женщина администратор, Николай Семёнович и я. Всю дорогу до ВВЦ я неотрывно смотрел в окна автобуса, любуясь Москвой и испытывая от этого истинное наслаждение. Это уже была совсем другая Москва. От прежней Москвы я узнавал только основные дороги и направления. Всё же, что было по сторонам этих дорог, было перестроено и переделано, как мне казалось. Конечно, это было не так – просто я давно не видел этого города, не окунался в его атмосферу и ритм. Как же всё-таки беспощадно время! Я был, наверное, самым счастливым человеком, потому что приехал в гости к себе на Родину. Что такое «в гости»? Это когда тебя везде возят, кормят по часам и создают замечательные условия для проживания, отдыха и общения. Ещё я любовался Лёнчиком – нашим водителем, любовался тем, как лихо он справляется с сумасшедшим московским движением. Казалось, что это не стоит ему никаких усилий. Очень долго пришлось ехать по Ленинскому проспекту – настолько он был загружен транспортом. Одно мгновение я поймал себя на мысли, что сейчас, то есть в тысяча девятьсот девяносто восьмом году, уже не смог бы ездить по Москве за рулём автомобиля. Пожалуй, не смог бы и жить в Москве – настолько непривычно быстрым и жёстким показался её ритм, её пульс. Много новых ощущений навалилось в тот памятный день. Почему памятный? Да потому, что это был первый день моего пребывания в родном городе после более чем тридцатилетней разлуки.
Когда ехали по закоулкам Останкино, мелькнула шальная мысль – заехать к моему другу и однокласснику Ильину Евгению Сергеевичу, но мысль эта была отметена сразу.
– Не гоже тебе, Владимир Николаевич, командовать на чужом параде.
Обычно москвичи называли Всероссийский выставочный центр «ВДНХ», а чаще всего просто «выставкой». Многое на ВДНХ изменилось, вернее, стало более благообразным. Появились забавные павильончики и закусочные, которых в не таком уж давнем прошлом было в несколько раз меньше. Здесь же возникло районное правление московского городского общества инвалидов. Нет, у них, там, в Москве это называется как-то совсем иначе: то ли муниципальное, то ли окружное, то ли префектурное правление общества инвалидов. Боюсь ошибиться. Нас встретил председатель, говоря по-нашему, по-мински, районного общества инвалидов Серёжа. Он повёл себя с нами, гостями, просто и независимо, словно знал меня и Николая Семёновича много лет. От этого остались приятные впечатления. Там же на ВДНХ организовали лёгкий обед. Во время лёгкого обеда мы с Надей разговорились более основательно. Казалось, что её любопытству не будет конца. Ей хотелось знать всё и сразу. Нет, это не было любопытством праздным или любопытством ради получения большого объёма информации, чем страдают многие журналисты. Это было вызвано живым интересом. Вопросы задавались ради того, чтобы подробно узнать, чем живёт и дышит давний товарищ. То, что я давний товарищ Нади, подтверждает уже один тот факт, что мы оставались в интернате в воскресной группе. Надя была младше меня на два класса и училась вместе с моей первой любовью – Таней Ивентьевой. Кажется, я ответил тогда на все вопросы Нади. Один вопрос Надя задавала особенно часто:
– Ты не жалеешь о том, что не женился на Таньке?
– Нет. Теперь точно нет. Она счастлива со Славой и это замечательно!
Больше мы не касались этой темы никогда. Единственное, что Надя предложила мне сделать, – это позвонить Тане домой. Вернувшись в гостиницу, я набрал нужные семь цифр и услышал в трубке уже давным-давно знакомый голос. Говорили о всякой ерунде, короче, просто болтали. Но прекращать общения почему-то не хотелось, что-то не пускало, что-то останавливало… Условились, что созвонимся ещё раз. Я пообещал написать письмо и даже взял адрес. Письма я так и не написал. А о чём было писать? Ничего не надо бередить! Пусть всё остаётся на своих местах…
С собой в Москву взял несколько фирменных аудиокассет, то есть записанных на Белорусском радио и оформленных моим портретом, написанным Виктором Сергеевичем Афанасьевым. На этих кассетах были записаны одинаковые программы – двадцать песен Владимира Варшанина в авторском исполнении и под собственный аккомпанемент на гитаре. Взял эти кассеты на всякий случай, совершенно не рассчитывая на то, что их будут рвать из рук. Первую кассету, естественно, подарил Надюше – Надежде Валентиновне Лобановой, вторую – Валерию Геннадьевичу Капкину, третью – Кулишу Борису Кирилловичу – моему школьному учителю пения, остальные – две или три не помню кому. Надюше больше остальных понравилась песня под названием «Предчувствие». Валере Капкину понравилось практически всё. Он даже сказал:
– Хорошо, но мало!
Борису Кирилловичу понравилась подавляющая часть песенного материала. В один из дней, во время то ли подготовки, то ли репетиции концерта я продиктовал ему аккорды нескольких песен. Не знаю: использовал он потом это в своей работе или нет?
Неожиданно у меня появился новый поклонник – Игорь Мишаков. Он живёт в микрорайоне Ясенево, что напротив Тёплого Стана и тоже возглавляет районную организацию инвалидов, кажется, Юго-западного округа. Повторяю, я могу вполне ошибаться в административно-территориальном делении города Москвы. Так вот, Игорь Мишаков большой любитель авторской песни. Теперь у него имеется и авторская кассета Владимира Варшанина.
Группа гостей Московского Международного фестиваля творчества инвалидов состояла из пяти человек. Среди них были Жужа и Джон из Венгрии, Джимми из Ирландии и мы с Николаем Семёновичем. Нами руководила молодая женщина-администратор (не помню, как её звали), та самая, которая сопровождала наш автобус на ВДНХ в первый день приезда. Каждый день ровно к девяти часам утра она приезжала на автобусе к гостинице «Салют» и знакомила нас с программой текущего дня. Программа для нас, гостей Москвы, была интересная и насыщенная. За время пребывания в Москве мы побывали на территории Кремля, в Третьяковской галерее, на Поклонной горе, в цирке на проспекте Вернадского, на ВДНХ и в правлении Всероссийского общества инвалидов.
На Поклонную гору и в музей Великой Отечественной войны я не поехал, тем более что бывал в тех местах неоднократно. Вместо этого я принимал у себя в гостиничном номере давних товарищей: Иру Румянцеву и Валеру Капкина. Валера приехал намного раньше Иры и повёл меня в гостиничный ресторан. Хорошо пообедав и изрядно откушав водочки, мы вернулись в номер. Валера в то время не пил, и мне пришлось взять на себя основную нагрузку. Едва мы вошли в номер, появилась Ира. Мы много говорили, много курили, но больше всего вспоминали годы и дни пребывания в знаменитой и легендарной Евпатории. Валера, словно предчувствуя моё вдохновение, притащил из дома какой-то огромный кассетный магнитофон. И вот уже гостиничный номер наполнился песнями. В тот день я пел жадно, много и очень хорошо. Я пел, а Валера ставил и ставил всё новые и новые кассеты. Казалось, что этим кассетам не будет конца. Песни звучали примерно с тринадцати до восемнадцати часов. Наверное, я спел тогда всё, что знал. Постепенно номер гостиницы «Салют» заполнился табачным запахом, звоном голосов и гитарными переборами. Расходились, когда уже стемнело. Как всегда обещали звонить и не забывать друг друга. Но все эти обещания куда-то исчезают, стоит лишь проехать девятый километр московской железной дороги.
– Весёлые у тебя друзья, Володя! – сказал, укладываясь спать, Николай Семёнович.
– Да, вот такие они у меня…
Цирк потряс меня очень сильно, чего уж никак не ожидал. Не могу сказать, что было очень стыдно, но тогда, в девяносто восьмом году, это было первое в жизни посещение цирка. Цирк произвёл сильное и яркое впечатление. Я как-то сразу оценил именно работу режиссёра цирка. Кроме того, вокруг царила атмосфера, присущая, наверное, только цирку. Жизнь циркового артиста, по-моему, что-то такое таинственное, совершенно неизвестное и незнакомое человеку постороннему. И это касается всех артистов цирка, будь то эквилибрист, жонглёр, дрессировщик и, конечно же, режиссёр. Спустя какое-то время я увидел фильм из жизни цирковых артистов, и он мне очень понравился. Я стал совершенно по-другому относиться к цирку, с большим уважением что ли. Теперь воспринимаю цирк как отдельный и особый вид искусства, требующий невероятной трудоспособности. Наверное, цирк можно было бы определить, как один из видов синтеза искусства и спорта. Так же как шахматы являются одновременно и зрелищным и интеллектуальным спортом, если слово «интеллектуальный» вообще применимо к спорту.
Правление Всероссийского общества инвалидов находится на улице Удальцова. Это в районе проспекта Вернадского. Это совсем недалеко от больницы № 31, в которой лежали моя жена Зося и мой друг Сергеевич. Правление представляет собой современное трехэтажное здание. Нас с Николаем Семёновичем пригласили сюда на семинар по проблемам творчества инвалидов. Семинар проводила некая Елена Вячеславовна. В принципе, ничего особенно нового я для себя не почерпнул, если не считать того обстоятельства, что я в общих чертах узнал принцип построения работы с творчески одарёнными инвалидами. В Москве творчески одарённые инвалиды делятся на две большие группы: на профессиональных актёров и музыкантов, ставших инвалидами и на самодеятельных актёров и музыкантов. Но если первая группа представляет собой людей уже немолодого возраста, то вторая группа значительно моложе. Конечно, предпочтение следовало бы отдать первой творческой группе – у них больше опыта и мастерства. Однако не стоит сбрасывать со счетов и вторую творческую группу – они моложе и выносливее. В Москве намного меньше проблем с выбором той или иной концертной бригады. У них очень даже есть из кого выбирать. Кроме того, Москва – это сосредоточение лучших концертных площадок, лучших режиссёров и художников. Наконец, в Москве очень часто практикуются так называемые смешанные концерты, в которых участвуют ныне действующие профессионалы, профессионалы, ставшие инвалидами и самодеятельные артисты.
В Белоруссии, напоминающей высокоорганизованную аграрную страну, дело обстоит совершенно иначе. Во-первых, очень невысок интерес к творчеству и искусству; во-вторых, совершенно безразлично основной массе населения, чем там живут и дышат инвалиды, а уж их творчество и искусство тем более неинтересны; в-третьих, совершенно очевидно явное разделение на профессионалов и самодеятельных артистов и ещё некоторые причины.
На семинаре нам показали видеосюжет о танцах на колёсах, чем нисколько нас не удивили, так как в Белоруссии это уже практиковалось. Ближе к концу семинара мы с Николаем Семёновичем рассказали о том, как обстоят дела с творчеством и искусством в Белорусском обществе инвалидов. Рассказывать особо было нечего, и мы фактически рассказали только о четырёх республиканских фестивалях искусств инвалидов. На этом наше пребывание на данном семинаре закончилось.
Утром следующего дня в правлении московского городского общества инвалидов, что на улице Бахрушина, должно было состояться прослушивание и отбор концертных номеров для Международного фестиваля искусств инвалидов. Автобус прибыл без опоздания. Вся наша группа гостей Москвы уже позавтракала и собралась на улице возле входа в гостиницу. Через сорок минут мы были на месте. На первом этаже правления размещался небольшой зрительный зал. Нас уже встречала Надюша. Вскоре появился мужчина с косичкой. Это был режиссёр концерта, которого звали Иосиф. Сначала Иосиф послушал дуэт Джона и Джимми. Они спели несколько песен в стиле кантри. Я не поклонник и не сторонник стиля кантри, но отношусь к нему терпимо. Потом спела Жужа. Это было что-то ужасное. Иосиф не стал с ней церемонится, и объявил, что она будет наблюдать концерт из зала. Дошла очередь до меня. Первой спел песню «Превращения», словно страхуясь и не стремясь раскрыть все карты сразу. Я сказал, что эта песня написана на стихи Вячеслава Назарова. По-моему Иосиф не испытал особого восторга от этой песни. Какое же у них, режиссёров, чутьё на хорошие песни. И ведь никогда не ошибаются. Иосиф действительно отобрал хорошие песни. Петь предстояло в Государственном Центральном концертном зале «Россия» – одной из лучших площадок Москвы. Тогда я находился в своеобразной эйфории, до конца не понимая и не осознавая, где предстоит мне петь. Я ещё не знал, что вести концерт будут ни больше, ни меньше, Светлана Моргунова и Владимир Березин. Уезжая со сцены, я обменялся с ним крепким рукопожатием, а Светлана Михайловна Моргунова ещё раз очень приветливо улыбнулась мне. Зрительный зал ГЦКЗ «Россия» был, как всегда, заполнен до отказа. Эта та особая концертная площадка, которая никогда не бывает, задействована наполовину – она всегда заполнена до отказа так же, наверное, как Кремлёвский Дворец и некоторые другие. Нас, артистов, представляющих самодеятельную часть концертной программы и гостей столицы, провели через служебный вход к гримёрным. Что такое гримёрные в ГЦКЗ «Россия»? Это просторный коридор с рядом больших комнат. В конце этого коридора два туалета и общее место для курения возле окна. От чистоты всё сияет. Я, не желая курить, всё-таки закурил – только ради того, чтобы увидеть или побыть рядом с популярными и признанными артистами. Побыть рядом не удалось. Зато удалось увидеть совсем близко Александра Буйнова, Михаила Задорнова, Иосифа Кобзона. Иосиф Кобзон мне не понравился. Он показался мне самодовольным и зажравшимся барином – слишком много вокруг него суетилось и крутилось людей. Закройся ты в своей гримёрной и делай там всё что угодно! Нет. Надо лишний раз подчеркнуть свою значительность, свою популярность и то, что ты всенародно признан. А так во всём коридоре царила атмосфера всеобщей взаимной доброжелательности.
Передо мной две песни исполняла Анита Цой. Хочу заметить, что не я пел после Аниты Цой, а она выступала передо мной. Волновался ли я тогда? Всем говорю, что нет, а на самом деле волновался и очень сильно. Для этого было несколько причин. Прежде всего, я впервые за много лет пел в своём родном городе, где меня в своё время не успели или не хотели признать. Во-вторых, это был один из самых любимых моих концертных залов, где когда-то, я уже об этом рассказывал, довелось посмотреть несколько спектаклей труппы современного балета из Ленинграда (Санкт-Петербурга) под руководством Бориса Эйфмана. Здесь же я смотрел спектакль ленинградского мюзик-холла «Красная стрела прибывает в Москву» с легендарным певцом Сергеем Захаровым. Довелось побывать на творческом вечере Георгия Товстоногова. В ГЦКЗ «Россия» посчастливилось услышать зонг-оперу Александра Журбина «Орфей и Эвридика» с Ириной Понаровской и Альбертом Асадулиным. Наконец, здесь звучал легендарный ансамбль «Песняры», которым руководил Владимир Георгиевич Мулявин. То, что стало после смерти Мулявина, даже не знаю, как назвать…
И вот теперь я сижу в коляске с гитарой в руках на сцене главной концертной площадки России, которая вмещает в себя две с половиной тысячи зрителей. Сейчас я буду петь для двух с половиной тысяч человек и знаю – они будут внимательно слушать, потому что сам зал к этому обязывает, потому что здесь иначе нельзя.
– Добрый день, дорогие мои земляки, – произнёс я спокойно и негромко.
Раздались аплодисменты.
Первой я исполнил песню «Поезд». Затем, немного подумав, сказал:
– Вы так хорошо и тепло принимаете, что мне не хочется уезжать отсюда.
Хотелось сказать следующее:
– Вы так хорошо и тепло принимаете, что хочется петь и петь без конца.
Вторая часть фразы имела совсем другой смысл, она было совершенно о другом.
Произошло то, что должно было произойти – волнение и кокетство слились воедино, и получилось:
– Вы так хорошо и тепло принимаете, что мне не хочется уезжать отсюда.
Прозвучала вторая песня «Прощание с Москвой». Публика очень хорошо приняла эту песню. После этой песни наступила необъяснимая пауза. Я не стал её затягивать и произнёс:
– А что, ещё не увозят? Ну, тогда я спою ещё одну песню… короткую… Можно?
Вместо ответа послышались аплодисменты.
Я запел последнюю в этом концерте, третью песню «Там внизу остались крыши…»
Завершался этот концерт песней Булата Окуджавы «Возьмёмся за руки, друзья!», которую исполняли все участники концерта под фонограмму, выйдя на авансцену и взявшись за руки. Много хороших номеров было в этом концерте, много участвовало в нём и звёзд. В общем, Иосифу удалось сделать хорошую зрелищную и слушаемую программу. Употреблять эпитеты превосходной степени не рискую. После концерта ко мне за кулисы подошли несколько учителей из интерната. Они рассматривали меня с некоторым удивлением, и одновременно гордясь свои бывшим воспитанником. Вот он какой – наш бывший ученик, смотрите! Это была приятная и волнующая сцена. Это было, может быть, последнее свидание с моими московскими наставниками, замечательными людьми, отдавшими мне часть своей жизни.
Примерно через год Надюша прислала видеокассету с записью этого концерта, и я с удовольствием несколько раз пересматривал её, снова встречаясь с Анитой Цой, Александром Буйновым, Михаилом Задорновым, Иосифом Кобзоном, Джоном и Джимми из Ирландии и многими другими артистами и участниками концерта…
Поезд Москва-Минск прибыл в Белорусскую столицу то ли в семь, то ли в восемь часов утра. Геннадий Петрович Илларионов, водитель чёрной «Волги» уже с нетерпением ждал нас. Через двадцать минут я был уже у второго подъезда дома номер тридцать восемь «А» по улице Ландера. Утро было солнечным и каким-то ласковым, как мне показалось. Люди не спеша двигались к местам своей работы. Нет, конечно, они спешили, но это было как-то не по-московски, то есть по сравнению с Москвой они просто еле двигались. Зося, разумеется, была уже на ногах. Она не спала уже давно. Это бывает… Особенно, когда несколько дней ожидаешь любимого из дальней поездки. Тогда я привёз из Москвы две или три книги и немного московских конфет. Среди книг была «Энциклопедия праздников» – то, что мне необходимо по работе и два гороскопа на каждый день в течение года для «Водолеев» и «Стрельцов». Долго я ещё не мог переключиться на спокойную и размеренную жизнь и ритм города Минска. Всё мне вспоминались моменты жизни московской, которая состояла всего лишь из нескольких дней. Постепенно яркость и свежесть воспоминаний начали стираться, таять, а потом и вовсе куда-то исчезли. Я вновь с головой окунулся в работу «Инвацентра». Надо сказать, что работы в тот тысяча девятьсот девяносто восьмой год предстояло немало.
По предложению молодой тогда организации «Филантроп» и в соответствии с предварительной договорённостью с Белорусским обществом инвалидов было решено провести на территории Белоруссии и России совместный белорусско-российский фестиваль творчества инвалидов под девизом «Вместе мы сможем больше!» Программа этого фестиваля предусматривала выступление с концертами в городах и населённых пунктах Белоруссии и России. Среди них были: Каменюки, Каменец, Брест, Минск, Витебск, Смоленск и Москва. Всё начиналось в Беловежской Пуще. Меня назначили режиссёром от Белорусского общества инвалидов или от Белорусской стороны. По сути, я делил режиссёрские обязанности или функции пополам с россиянами, если не сказать, что они взяли на себя большую часть. Практически на мне лежало открытие фестиваля и концерт белорусских артистов-инвалидов в Бресте. Потом совершенно ненавязчиво на меня повесили проведение мастер классов с поэтами и бардами во всех городах фестивального маршрута. Это было приятно и по плечу. На первых порах помогал Александр Геннадьевич Морозов, замечательный поэт, на мой взгляд. Поэт от Бога!
Впервые с Сашей мы познакомились в тысяча девятьсот девяносто пятом году на Третьем Республиканском фестивале искусств инвалидов «Судьба моя и надежда – это ты, искусство!» Тот фестиваль проходил на территории пансионата для инвалидов войны, что возле деревни Николаевщина в Столбцовском районе Минской области. Ранее я рассказывал об этом фестивале. Сначала мне стихи Саши Морозова не очень понравились, а может быть, я их невнимательно прослушал. Когда прочитал их в напечатанном виде, они показались куда более интересными, а некоторые из них вызвали желание написать песни. В тот год, девяносто пятый, мы с Сашей как-то не сошлись близко, не получилось. У него была своя компания, а у меня – своя. Тогда я как-то очень остро почувствовал, что никого нет роднее на свете, чем Зося, понял, что никакой, даже самый лучший и близкий друг не способен заменить её. Понял, что только с ней можно говорить обо всём на свете. Понял, что она никогда не предаст и не продаст. Вообще, многое тогда понял. А эти все легенды о том, что, якобы, ради друзей можно наплевать на жену, и на семью мне непонятны. Не верю я во всё это. Может быть, оттого, что имею горький опыт. Ни один из так называемых друзей, не проявил себя с благородной стороны, кроме, разумеется, Ильина Евгения Сергеевича, моего Сергеевича. Когда задают вопрос: кто твой лучший друг? Отвечаю: «Жена Зося и Евгений Сергеевич!» С годами всё более и более укрепляюсь в этой своей позиции.
Стихами Саши Морозова наиболее полно я проникся году в девяносто седьмом. К этому моменту он передал и подарил их мне достаточно много. Он не спрашивал, когда же появятся песни. Он, вероятно, терпеливо и молча ждал. А может, уже и не ждал. И вот тогда и наступило. Меня словно прорвало, и я написал сначала, аж, три песни, а через три года ещё одну. Песни эти писались легко и с удовольствием. Первой была написана песня на стихотворение, начинающееся строчкой: «Под глазами сумерки – на часах рассвет…» Уже эта первая строчка оказывает на человека, знающего толк в поэзии невероятное впечатление. Казалось бы, жизнь уже заканчивается, и всего вроде бы достиг: «построил дом, вырастил ребёнка, посадил дерево» и много чего ещё сделал. Но часы возвещают о наступлении нового светлого и радостного дня, который будет гораздо лучше вчерашнего, светлей его. Но я лучше приведу полный текст этой песни:
Под глазами сумерки –
На часах рассвет.
Мы пока не умерли
Будем видеть свет.
Будем чёркать пёрышком
На полях судьбы,
Греть себя на солнышке,
Да считать столбы.
Любоваться звёздами
В прорези окон.
С вянущими розами
Покидать перрон.
Обучаться заново
Правилам весны,
За февральский занавес
Пряча злые сны.
Убегать от прошлого
В розовый рассвет.
Мы пока не умерли
Будем верить в свет.
Особенно меня поразило четверостишие:
Любоваться звёздами
В прорези окон.
С вянущими розами
Покидать перрон…
Оно показалось настолько пронзительным, что сразу же определило музыкальную тему будущей песни. Несколько дней я восхищался этим четверостишием и неустанно его цитировал. Это был тот редкий случай, когда я просто-напросто заболел этим стихотворением. Отсюда появилась непреодолимая потребность написать прекрасную музыку. Да-да, именно прекрасную мелодию! Но как это сделать? Пошёл по пути совершенно для меня несвойственному, то есть от мелодии к аккордам, а не от аккордов к мелодии. Ничего не получалось. Несколько дней ходил, продумывая музыкальную драматургию, прямо как настоящий композитор. Хотя, кто их знает, как они, настоящие композиторы, создают музыку. Известно только одно – они могут звучащие у них в голове мелодии сразу записывать на нотную бумагу. Ах, если бы я мог точно так же! Но нет, не могу. У меня процесс записи песни на нотную бумагу занимает очень много времени. Сначала надо определить размер. Обычно он бывает четыре четверти. Затем следует нудное и продолжительное переписывание поэтического текста на нотную бумагу. После этого расставляются ноты соответствующих длительностей, паузы различных длительностей, а также тактовые черты. Завершается этот процесс окончательной записью аккордов, имеющихся в песне. Совершенно очевидно, что этот творческий процесс изрядно утомляет. Зато потом по нотам, записанным тобою же, играешь без ошибок.
Раньше, когда пользовался для сочинения песен магнитофоном, было намного проще. Включил кнопку записи и городи что хочешь! Но этим приходилось пользоваться не часто. Как-то не очень любил я этот способ фиксации песен.
Третий вариант фиксации песен – это их комплексное запоминание,
То есть надо запомнить и аккорды, и мелодию, и текст. Хороший способ, но им приходилось пользоваться не особенно часто. Зато этот способ самый эффективный – ведь сразу выучиваешь всю песню вместе с аккордами, и остаётся только работа над аранжировкой и способом подачи музыкального и текстового материала. Этот способ работы над сочинением песни как раз и возникает из тренировочных упражнений, о которых рассказывалось в начале.
Конечно, самым популярным был способ сочинения песен при помощи записи на ноты. Да, это было весьма трудоёмко и требовало большого количества времени. Но это нравилось больше всего остального. Может быть, я в это время подвергал себя творческому мазохизму, не знаю. Но в то же самое время, вероятно, испытывал даже какое-то наслаждение.
